«Людям часто кажется, что в искусстве есть какая-то тайна, для понимания значения и смысла которой нужно сначала узнать какой-то пароль, — писал Барнс. — Как ни абсурдна эта мысль, в ней есть важная истина. Видеть нужно учиться. Это не так же естественно, как дышать». Вот так. Учиться видеть.

Прежде всего Барнс объясняет, что искусство основано на труде предыдущих поколений. «Человек, который заявляет, что понимает и ценит Тициана и Микеланджело, и при этом не узнает тех же традиций у современных художников — Ренуара и Сезанна, сам себя обманывает». Понимание раннего восточного искусства и Эль Греко влечет за собой признание Матисса и Пикассо. Лучшие из современников пользуются теми же средствами и преследуют те же цели, что и великие флорентийцы, венецианцы, голландцы и испанцы.

Задача искусства не в том, чтобы буквально, документально воспроизводить сцены из жизни. «Художник должен открывать нам глаза на то, чего не увидишь без посторонней помощи. Для этого часто приходится менять знакомый облик предметов, делать то, что в фотографическом смысле можно считать плохим подобием». Величайшие творцы учат воспринимать, прибегая к экспрессии и украшению. Они как ученые: манипулируют цветом, линиями, освещением, пространством и массой, чтобы раскрыть человеческую природу. «Художник дарит нам удовольствие, потому что видит гораздо четче, чем мы».

Великая картина должна быть не просто воплощением технической красоты. В Фонде Барнса нас учили видеть деликатность, тонкость, мощь, неожиданность, грацию, твердость, сложность и драматизм — но глазами ученого. Это очень важно. Когда я вел дела о преступлениях в сфере искусства или играл роль коллекционера во время тайной операции, мне нужно было оценивать и комментировать самые разные произведения независимо от того, нравятся они мне или нет.

Весь следующий год я каждую неделю четыре часа уделял занятиям. Наша группа — одиннадцать человек — собиралась в одной из двадцати трех галерей Фонда Барнса и садилась буквально в метре от трех-четырех шедевров, которым был посвящен урок. Преподаватель объяснял тонкости композиции, палитры, содержания и освещения, а мы впитывали знания. При этом я не только слушал: иногда полезнее было отключиться и созерцать ансамбль на стене. Меня не учили определять подделки и имитации, но я натренировал глаз, чтобы отличать хорошие картины от плохих. Я стал видеть разницу между произведениями Ренуара и Мане, Гогена и Сезанна и, что очень важно, уверенно и подробно рассказывать об этих различиях и закономерностях. Это не так сложно, как может показаться, особенно для искусствоведов и музейных работников. Однако полицейские, как правило, не обладают подобными знаниями. Как я понял годы спустя, не разбирается в этом и большинство похитителей.

Занятия в Фонде Барнса пришлись очень кстати и в личном, и в профессиональном смысле. Я помню, как однажды гулял по галерее на втором этаже. Я был подавлен обвинением, переживал по поводу счетов от адвоката, мучился мыслью, что могу попасть в тюрьму и расстаться с Донной и детьми. И тут наткнулся на «Сборщиков мидий в Берневале» Ренуара. Картина остановила меня. Молодая мать и дети на морском берегу цвета охры. Улыбающиеся сестры держатся за руки. Мальчик с корзиной мидий. Небо цвета индиго. Я подошел ближе, поднял голову, и взгляд последовал в море вслед за мазком краски. Картина показалась мне теплой и успокаивающей. Она пробуждала образы тихого, простого прошлого, когда для того, чтобы получить радость жизни — joie de vivre, — было достаточно играть на берегу и собирать свежие мидии на ужин.

Маленькие дети и мама. Берег. Семья. Моя семья.

Я нашел скамейку, сел на нее и вздохнул.

Уроки в фонде углубили мой интерес к искусству и понимание его ценности, и я неосознанно стал подходить к делам в этой сфере с еще большим энтузиазмом и иначе на них смотреть. В период учебы мы с Базеном совершили прорыв в старом расследовании об ограблении в 1988 году престижного Музея археологии и антропологии Пенсильванского университета. В ротонде высотой почти тридцать метров находилось одно из самых важных в США собраний китайских древностей. Однажды поздним зимним вечером воры унесли оттуда настоящую жемчужину коллекции: стоявший на почетном месте хрустальный шар весом двадцать два с половиной килограмма. Идеальная сфера из Императорского дворца в Пекине, в которой все отражается вверх ногами, когда-то принадлежала вдовствующей императрице Цыси. Это второй по величине предмет такого рода в мире. Триумф мастерства и терпения был создан вручную в XIX веке. Автор целый год полировал его наждаком, гранатовым порошком и водой. Грабители прихватили не только шар, но и бронзовую статую Осириса — египетского бога мертвых — возрастом пять тысяч лет. Музейное руководство считало, что это дело рук любителей, но предметы пропали без следа.

Теперь, три года спустя, Базену позвонили из музея и сообщили, что бывший хранитель заметил статую на Саут-стрит в Филадельфии, в одной из множества лавочек со всякой всячиной. Мы ринулись в бой, надавили на владельца и выведали у него подробности. По его словам, он купил бронзовую статую стоимостью полмиллиона всего за тридцать долларов у бездомного по кличке Эл, который бродил по улицам с тележкой для покупок и собирал вторсырье. Мы нашли Эла, и тот быстро признался, что статую дал ему некий Ларри, который живет в нескольких кварталах от лавки. Мы с Базеном отправились в гости к «Ларри».

Ларри оказался коренастым мужчиной с южнофиладельфийским характером и сомнительной историей. «Понятия не имею, ребята. Я просто нашел эту статую у себя в прихожей несколько лет назад», — заявил он, а потом неубедительно предположил, что, наверное, ее там забыл кто-то из знакомых. Тогда мы применили классический прием со злым и добрым полицейскими. Базен бушевал, топал ногой, хмурился и угрожал арестовать Ларри, если тот не скажет «правду». Я говорил мягко и уверял, что, если он поможет следствию, обвинений не будет. Когда это не сработало, я вышел к Базену.

— Почему вы так быстро закончили? — спросил я напарника.

Он пожал плечами.

— Хочу есть. Пора бы пообедать.

Мое лицо приняло спокойное выражение, и мы пошли в комнату к Ларри. Я попробовал действовать напрямую.

— Может, вы нашли в прихожей не только статую, но и еще что-нибудь?

— Что, например?

— Например, стеклянный шар.

— Стеклянный шар? А, точно. Такой большой и тяжелый. Я решил, что это штука для украшения газона. Он был не особо красивый, поэтому я отправил его в гараж, а где-то через год отдал.

Я снял колпачок с ручки, достал записную книжку и как можно беззаботнее поинтересовался:

— Отдали? И кому же?

— Ким Беклз. Моей домохозяйке. У нее в сентябре 1989 года был день рождения. Она любит всякие кристаллы, пирамиды и тому подобное. Она даже шутила, что хорошая ведьма.

Я попросил Ларри позвонить Беклз и сообщить, что шар оказался ценным и он отправит к ней пару оценщиков, чтобы они на него взглянули.

— Скажите ей, что, если его получится продать, деньги вы поделите, хорошо?